«Дело Корниловой» на страницах «Дневника писателя»

Ф.М.Достоевского

О «деле Корниловой» Ф.М.Достоевский поведал в нескольких главах «Дневника писателя» («Простое, но мудреное дело», «Освобождение подсудимой Корниловой»).

Писателя привлекла история крестьянки Екатерины Корниловой, двадцати лет, которая, будучи замужем, испытывала в семейной жизни всяческие притеснения. И чтобы отомстить мужу, выбросила из окна свои шестилетнюю падчерицу, при этом даже не взглянув вниз, чтобы удостовериться, что стало с ребенком. Девочка по счастливой случайности осталась целой и невредимой. А Корнилова, совершив задуманное, отправилась в полицейский участок и во всем чистосердечно призналась. Не имея свидетелей происшествия, она сама объявила себя виновной.

Ее осудили на каторгу и ссылку, и она приняла наказание как должное. Между тем Достоевский, узнав об этом деле, обратил внимание на явную непоследовательность, некоторую бессмысленность и даже загадочность поведения молодой преступницы. Выяснилось, что Корнилова в момент происшествия была беременна. Во время заключения она резко изменилась: поступила в тюрьму грубой, угрюмой и неразговорчивой, а после разрешения от бремени «явился характер тихий, ласковый, ясный», что было засвидетельствовано начальницей женского отделения.

На суде Корнилова отвечала на вопросы откровенно и прямо. При беседе вымолвила такую фразу: «Пожелала злое, только совсем уж тут не моя как бы воля была, а чья-то чужая».

Суд подошел к этому делу, как к предельно простому: есть преступление, есть сознавшаяся преступница, приговор вполне ясен. Но Достоевский почувствовал «фантастичность этой  простой истории. Он, знающий, какие каверзы может выделывать с человеком подсознание, какие неожиданные эффекты приносит беременность, сопоставил все известные факты и пришел к выводу, что история эта совсем не проста, что дело требует «тонкого и глубокого разбора». Он почувствовал в этой ситуации некую черту, которую «невозможно переступить», иначе пришлось бы совершенно обезличить человека, отнять у него всякую индивидуальность и жизнь, «приравняв его к пушинке, зависящей от первого ветра». А ведь человек несводим к простейшим реакциям. Как заметил Достоевский в своей «Записной тетради», человек, конечно, принадлежит обществу, но не весь. Личность мы распознаем по частным ее проявлениям, «остальное угадываем, но есть то, об чем мы и понятия составить не можем,  и это в каждом человеке. Да иначе он и не был бы такою конкретною особью, личностью».

Достоевский, как никто другой, в своем творчестве обращал внимание на роль бессознательного в поведении людей. Он полагал, что и в этом случае нужна  специальная экспертиза, потому что странность поведения могла быть связана с беременностью подсудимой. И ошибиться здесь нельзя, ибо на каторгу, кроме Корниловой, осужден и  только что родившийся младенец. И вообще – «лучше уж ошибка в милосердии, чем в казни…» Тем более, что упавший из окна ребенок, пусть чудом, но остался цел. Между тем преступница искренне считает себя виноватой и готова по совести нести наказание.

Нет, не сходятся концы с концами. Простота принятого судом решения не укладывается в представление Достоевского о человеке. Писатель интуитивно чувствует смысл, ускользнувший от равнодушного взора судебных душеведов. И тогда Достоевский пошел привычным для себя путем: он задался вопросом, как могут сейчас и  в дальнейшем у Корниловой складываться отношения с мужем и падчерицей? Он, окинув ситуацию внутренним взором, углядел в ней черты, делающие русский народ самым «неправдоподобным» народом. Он узрел в ней черты жизненной правды, в соответствии с которой Корнилов может навещать жену и даже говорить с ней о самых насущных и простых делах. «Почем знать, может быть, самым задушевным образом сойдутся теперь, когда  их развели, а прежде ссорились. И не попрекнут, может быть, друг друга даже и словом, а разве только поохают на судьбу, друг дружку и себя жалеючи». И самое трагическое при прощании, когда поклонятся друг другу в пояс, попросят прощения и повинятся в своей виней великой. Вот что представил себе в этой ситуации Достоевский-писатель, который  не без лукавства заметил: «… с нашим народом никогда поэмы не выйдет … Это самый прозаический народ в мире…» Но в этом-то и сложность. Это не романы выдумывать «с раздвоенною жизнью и высшим прозрением». Тут сюжет, жизнь отражающий. Понять и воплотить его - вот настоящая задача художника. «А, впрочем, - подытоживает Достоевский, - что ж я, забыл старое правило: не в предмете дело, а в глазе: есть глаз – и предмет найдется, нет у вас глаза, слепы – и ни в каком предмете ничего не отыщете».

Напечатав этот материал, Достоевский, по вполне понятным причинам, решил непременно увидеться с Корниловой, чтобы проверить: «Угадал ли я вправду что-нибудь о том, что написал о Корниловой и о чем потом размечтался? Состоявшееся знакомство дало писателю подтверждение его предположений. Он с удовлетворением констатировал: «… я даже сам был удивлен: представьте себе, что из мечтаний моих по крайней мере три четверти оказались истиною: я угадал так , как будто сам был при том». И после перечисления мелких несовпадений – снова резюме: «Несходства мелкие, но в главном, в сущности ошибки никакой».

Достоевский выдержал эту экспертизу жизнью, эксперимент по проверке на подлинность своего художественного дара. А произошло это потому, что представления Достоевского о народе были не умозрительного характера. Он постигал народное естество в слиянии с ним, не только как равная, но даже как приниженная, страдающая его часть.

На протяжении всей жизни писатель страстно веровал в свой народ («Я за народ стою прежде всего, в его душу, в его великие силы…как в святыню верую»), посредством своего дара пытался постичь его «идею», законы его национальной судьбы. И в жизни своей писатель оказался голосом осознающего себя народа. Вот почему, например, Корнилова, уже при первом посещении Достоевским, «сначала минуты две… была несколько удивлена моим приходом, но быстро поверила, что видит подле себя своего, ей сочувствующего…».

Достоевский, как дух от духа народного, испытывает к поверженной Корниловой те же чувства, что и любой другой русский православный человек. Он искренно соотносит свою жизнь с жизнью этой женщины и от души сочувствует, сострадает ей. Уж кому, как не ему, знать: тяжело переносить душе человеческой такие потрясения; душа тоскует и надеется, и разочарование может быть невыносимо: «…похоже на то, как бы приговоренного к расстрелянию вдруг отвязать от столба, подать ему надежду, снять повязку с его глаз, показать ему вновь солнце и – через пять минут вдруг опять подвести его привязывать к столбу». Как видим, ассоциации чисто личностные. Да и в подходе к этому случаю , в самом участии к судьбе другого человека Достоевский предстает истинно национальным художником и мыслителем, являющим характер своих воззрений через любовь к отдельному индивидуальному бытию, как основе своих отношений с миром.

Конечно, главная надежда писателя была помочь несчастной, объяснить людям ситуацию, склонить их на свою сторону, ведь он лучше кого бы то ни было знал : «Кого когда исправила каторга ?» А сломала, озлобила многих. Надо спасти эту, может быть, еще не окончательно погибшую душу, потому что нет положительных ответов на вопросы : «Не ожесточиться ли душа, не развратиться ли, не озлобиться ли навеки ?» А еще младенец на руках…

Разве могли обжигающие  эти вопросы  оставить равнодушными тех, от кого зависела судьба нового приговора ? Ведь Достоевский не только вскрыл реальную картину происшествия, не только мотивировал странное, а точнее, страшное поведение Корниловой – он придал гласности судебные ошибки, а также поместил ситуацию в контекст народного миропонимания. Он апеллировал к национальным корням своих читателей – дару великодушия.

И вот уже в апреле 1877 года с нескрываемой радостью Достоевский сообщает читателям своего дневника, что повторный суд вынес оправдательный приговор Екатерине Корниловой. Это торжество разделила и его подзащитная, и члены ее семьи, и многочисленная публика, которая, можно с уверенностью утверждать, была привлечена к этому делу публикациями Достоевского. Все присутствующие, а также читатели «Дневника» получили моральный урок, подтвердивший, что правда существует на свете, что она, как говорил Достоевский, «правда жизненная, самая реальная и самая неминуемая, в которую и надо верить». И хотя на повторном суде грамотнее действовали и судья, и защита,  и эксперты, именно благодаря слову Достоевского стало ясно, что правда – это не абстрактное понятие, она существует и сейчас, на глазах у всех, побеждает. Вот почему «многие крестились, другие поздравляли друг друга, жали друг другу руки». А сама Корнилова, эта возвращенная в жизнь женщина, осталась "с впечатлением огромного вынесенного ею урока на всю жизнь и явного Божьего перста во всем этом деле, - хотя бы только начиная  с чудесного спасения ребенка».

Чандра Ян